о франческе. Или ни о чем

Франческа была очень пуглива. Скорее, даже труслива, но это слово ей не нравилось. Будто эта характеристика ее сразу же унижала, грозила потерей самоуважения, да и вообще.
Больше ночных теней на стенах собственной спальни, петрушки и соседского хохота Франческу пугала головная боль. Впрочем, и это увесистое словосочетание Франческе не нравилось, потому она заменила это английским headache, стремительно приближающимся к heartache, а это так романтично.
Головная боль появилась в жизни барышни внезапно и перечеркнула все, что было раньше. Поначалу Франческе помогали таблетки приятного алого цвета, удачно гармонировавшие с цветом ее ногтей, затем другие таблетки, безликие и навевающие скуку, потом еще какие-то, а после барышня вовсе перестала проникаться любовью к каким-либо определенным медикаментам, хладнокровно их выпивала, выбрасывала пузырек и покупала новый, не разбираясь в названиях и игнорируя противопоказания.
Headache не проходила, и однажды Франческа собрала всю свою смелость по крошкам и отправилась в поликлинику. Захватывающее путешествие по стерильным коридорам клиники длилось несколько недель. Невропатологи прописывали успокоительное, отоларинголог совал ложку в рот и заставлял мычать «а-а-а», кровожадные тетеньки высасывали кровь из вены и пальца, приговаривая «Что ж ты крови боишься?! Смешная. Она же – твоя», а Франческа закатывала глаза от отвращения и отворачивалась, пытаясь не обращать внимания на мерзкое ощущение вытекающей из руки жизни. Потом волосы барышни были измазаны в пахучем геле, а к ее голове присосались провода, чуть позже Франческу заставили стоять в металлическом ящике, не моргая, чтобы в конце концов получить дорожки зигзагов на тонкой бумаге и загадочные-лунные силуэты ее черепа.
И, разумеется, все это нисколько не помогло докторам понять, почему же у Франчески болит голова. Барышня отправилась домой с пакетиком обезболивающих и успокоительных, телефонным номером водителя «Скорой помощи» и разочарованием в медицине.
***
Со временем головная боль девушки стала неотъемлемой ее частью, еще одним органом, который заявлял о себе беззастенчиво и навязчиво, когда ему вздумается, игнорируя таблетки и нарушая планы.
Франческе становилось жарко, казалось, будто черепная коробка трескается от пламени, внезапно вспыхнувшем в мозге. И тогда оставалось только пальцами тереть себе лоб, и тешить себя надеждой, что это поможет избавиться от пекла внутри мозга.
В такие моменты тело барышни требовало принять горизонтальное положение, а Франческа этого не позволяла, хватаясь за перила, стены и мебель, мужественно борясь с непременным головокружением и не обращая внимания на холодные капельки пота, стекающие по вискам.
И все же тело побеждало, барышня ложилась и пережидала пожар в своей голове смиренно, ожидая завершение этого локального катаклизма. В эти минуты Франческе было плохо не только от адской боли, но и от страха. Франческа лежала, рассматривала потолок и думала: «Неужели сегодня? Неужели сегодня так нелепо, лежа на этой продавленной кушетке я умру?». Ей постоянно казалось, что спустя мгновение порвется какая-то невидимая ниточка в ее голове, а вместе с ней – и вся ее жизнь.
***
И все же жизнь барышни продолжалась. Франческа ходила на свидания, пила дешевенькое шато, неестественно смеялась несмешным шуткам, покупала туфли и курила папиросы.
После посиделок в шумных компаниях малознакомых и малоинтересных людей, она возвращалась домой, принимала ванну, успевая в это время допить утром начатую бутылку, ложилась спать, а утром начиналась уже привычная борьба за жизнь.
Франческа резко открывала глаза и понимала, что она здесь, с самого утра она рядом, полыхает в ее черепной коробке, заставляя бояться смерти, мешая двигаться и заново начинать жить.
Франческа лежала неподвижно, вновь осознавая себя, убеждаясь, что количество ее конечностей за ночь не изменилось, набираясь сил совершить хотя бы одно движение. Медленно просыпаясь, сквозь полумрак уходящих сновидений, Франческа ощущала только headache и жуткое сердцебиение. Барышне казалось, что каждый удар ее сердца приколачивает ее к кровати так прочно, что гвоздодер здесь был бы бессилен.
И все же жизнь побеждала, спустя несколько минут страх отступал, Франческа опускала ноги с кровати на прохладный паркет и шла в ванную, где запивала обезболивающее тремя глотками вина, и принималась реабилитировать себя.
Через какое-то время стало ясно, что головная боль иногда становилась другом, и, внушая ужас перед смертью по утрам, спасала Франческе жизнь вечерами.
Попрощавшись со своими отвратительными подругами и отказавшись от приглашения на вечеринку на открытой веранде кафе «Какаду», Франческа отправилась домой, еле передвигая ноги на высоченных шпильках, желая поскорее проглотить три таблетки «painless» и забыться сном. И как же потом было забавно читать заголовки светской хроники в утренних газетах: «Милашка Фло сгорела дотла», «Милашка Фло сияла в последний раз», «Милашка Фло – сгорела, как барахло».
Милашка Фло, вечно-загорелая блондинка с длинными ногтями, промышляющая отловом богатых, но не обремененных интеллектом кавалеров, называющая себя лучшей подругой Франчески, загорела в последний раз, неаккуратно выбросив окурок в канистру бензина, любезно предоставленную судьбой.
Впрочем, это трагическое событие заметно подняло Франческе настроение, поскольку она впервые испытала благодарность к своему вечному недугу и навсегда избавилась от снисходительных улыбок своей псевдоподруги.
Время шло и барышня находила все больше положительных сторон в headache. За Фло вскоре последовали Мелисса, Анита, Хуанита (родная сестра Аниты) и Ракель. Таким образом в течение одного года Франческа лишилась всех своих ненавистных подружек, а сама чудом уцелела, убегая с приемов и банкетов, фуршетов и балов, вечеринок и утренников домой к обезболивающему, лишаясь удовольствия нелепо сгореть, утонуть в фонтане, отравиться рыбой фугу, или разбить голову, поскользнувшись на разлитом шампанском.
Люди вокруг Франчески исчезали, и рядом остался только ее восхитительный любовник Арманд.
***
Франческа встретила Арманда в громадном супермаркете. Барышню как раз сразил приступ мигрени. Франческа, попытавшись выбраться из замка продовольствия, окончательно заблудилась в безразличных коридорах продуктовых полок, и, отчаявшись найти выход, села на морозильник, опустив ноги в залежи замороженного брокколи.
Арманд появился как раз в тот момент, когда Франческа в очередной раз прощалась жизнью, тихо посмеиваясь над собой: «Подумать только! Молодая фотомодель умерла в морозилке с брокколи!». Арманд нисколько не смутился, обнаружив молодую фотомодель, хихикающую среди брокколи, но решил, впрочем, что это не лучшее место для умирающей юной девушки.
***
Арманд представлял собой эротическую мечту домохозяек всего мира. Он, как и полагается эротической мечте домохозяек, был высоким, мускулистым, смуглым и длинноволосым мачо, которого нелегкая судьба фотомодели занесла из Италии туда, где царят карикатуры на южные зимы.
Он чудесно готовил, восхитительно пел песни своей родины, прекрасно декорировал помещения, проникновенно рассказывал о своих любовных похождениях. И, разумеется, как и полагается эротической мечте домохозяек, был гомосексуалистом.
Об этом Франческа узнала, когда и с пятой попытки ей не удалось его соблазнить. Франческа отчаянно вихляла отсутствующим задом, демонстрировала свои подвздошные кости, надевала тоненькие майки, чтобы зацепить его взгляд торчащими сосками, но все это было напрасно: Арманд улыбался, целовал барышню в макушку и говорил неизменное Ciao!
Впрочем, в стране Франчески Арманд был совершенно одинок, а потому сильно привязался к ежесекундно умирающей барышне.
Они многократно появлялись на светских сборищах, Арманд помогал Франческе расправиться с пальто и приносил ей вино бутылками. Наблюдавшие за дивной парой великосветские великие сплетники тут же окрестили их любовниками, но Франческу это не беспокоило. Ее беспокоил вопрос, сколько бутылок дом периньон вынесет Арманд из погреба, пока она рассказывает хозяйке дома подробности их с Армандом несуществующего секса.
После подобных вылазок в мир за калитку Арманд и Франческа, естественно, распивали украденное, потом приходила мигрень и затаскивала Франческу в кровать, чтобы грубо насиловать всю ночь.
По субботам Арманд оставался у Франчески на ночь. По субботам Франческе становилось особенно страшно. Дом сотрясался от проезжающих мимо поездов, и барышня боялась сомкнуть глаза, ожидая свой последний поезд.
Когда становилось невыносимо страшно, она начинала представлять себе, как все будет, когда она умрет. Что сделает Арманд? Что напишут в светской хронике? Ее так и похоронят в алой пижаме, или же Арманд принесет ее любимое платье от шанель?
И как вообще это будет? Боль уйдет?
Так Франческа дожидалась утра, а когда под окнами раздавались голоса продавцов выпечки, почему-то успокаивалась и засыпала. Тогда Арманд тихонько поднимался с кровати, клал на прикроватную тумбу таблетку «painlessa» и ставил початую бутылку украденного нектара.
***
А потом Франческа внезапно для самой себя начала думать. Она стала вспоминать, как уехала из пригорода, чтобы стать известной, как заработала первый гонорар, как трахалась с той великолепной соблазнительницей и как та прямо во время секса умерла от сердечной недостаточности.
И Франческе не удавалось понять, почему живые люди ушли из ее жизни, а силикон принимает причудливые очертания человеческих тел, почему теперь ее тошнит даже от кабланки, и ради чего, черт подери, ее так жестоко пощадила жизнь.
Кроме холодного паркета, ноющих конечностей, украденной выпивки и субботнего Арманда в жизни Франчески не было решительно ничего.
***
В следующую субботу Франческа, как всегда, проснулась от головной боли. Кто-то старательно играл туш в ее черепе, и это не было неожиданностью. Неожиданностью были писклявые причитания Арманда. Он резко вскочил с кровати, надел брюки и, не оглядываясь, побежал прочь из спальни. Не переставая визжать, Арманд бежал дальше по улице, постоянно потирая себя так, будто в чем-то испачкался. Не в силах разбираться в психологических проблемах трусливого приятеля, Франческа потянулась за бутылкой, но рука, разумеется, проходила стекло насквозь.
Боль стала сильнее в тысячу раз. В открытую дверь квартиры заглядывали любопытные дети и престарелые соседи.
- Она умерла?
- Не думаю. Скорее, ее убил этот итальяшка…Я всегда говорила, нельзя доверять этим чужеземцам…
- А я еще думала, почему он так убегал?
- О? Убегал? Он был в крови?
- Конечно! Весь перепачкался в крови этой несчастной…Наверное, перерезал ей горло.
- Что вы говорите?! Прямо как в той передаче, там, кстати, был такой интересный сюжет…
Франческа попыталась улыбнуться нелепым догадкам незнакомых старух, но от этого что-то ухнуло в голове, и она решила не менять своего траурного выражения лица.
***
Арманд так и не вернулся к Франческе, не пришел на ее похороны, и сожалел, пожалуй, лишь о том, что забыл у нее дома деревянную щетку для волос.
«Шанель» все же совершила свой посмертный камин-бэк, хотя платье из коллекции 50-х годов совсем не сочеталось с гробиком из фанеры.
 

Плачь, туш

Эта боль началась незаметно: неприятными уколами стала пульсировать в сердце.
Тогда Марго пила валокордин рюмками, прижимала руки к груди и, картинно, для самой себя, закатывала глаза.
Чуть позже боль начала растекаться по всему телу, тысячи микроскопических иголок заполняли ее вены, царапали ткани, оставляли миллионы ранок. Еще позже она проникла в каждый сосудик, каждую клетку. И каждый узор кожи, знаете ли, неприятно нервировал Марго обжигающей болью. Грудина девушки ежесекундно взрывалась и превращалась в пыль. Естественно, метафорически.
А вот пузырьки с обезболивающим Марго опустошала вовсе не метафорические – пыталась хоть как-то избавиться от внезапного недуга.
Дни шли, пустых пузырьков становилось все больше. Оставшиеся таблетки привычно побрякивали в кармане пальто девушки, задавая ритм неслышимому блюзу. Но иной ценности, помимо музыкальной, к сожалению Марго, лекарства не имели.
Тогда она начала плакать. Регулярными потоками слезы текли по щекам девушки, заставляли ее глаза сиять, пачкали лицо разводами туши. Спустя время слезы иссушили веки и окрасили их в нежно-красный цвет, тогда Марго, однажды посмотрев на себя в зеркало, бросила и это болеутоляющее.
А когда стало очевидно, что от мучающей, пронзающей (впрочем, можно придумать еще массу ужасающих эпитетов) боли избавиться не удастся, Марго просто выбросила свою записную книжку, зашторила окна и заварила крепкий чай.
***
Ноябрьский город истекал круглосуточными сумерками. Мертвецки холодная погода не позволяла горожанам долго находиться на улице. Любителям осенних прогулок ветер обжигал пальцы, заставлял ронять стаканчики с кофе. Лампы во всех окнах гасли в унисон ровно в шесть вечера, а заплутавшие тетушки, в каждом жесте которых читалось «Я сердобольная!», с тревогой в глазах перебегали от фонаря к фонарю на безмолвных улицах.
Сквозь темную ткань облаков, солнечный свет становился серым.
Осенний листопад самоубийц начинал действовать на нервы врачам, мерзнувшим в просторных больницах. Хэминградское шоссе, благодаря холоду, избавилось от шлюх. На улице можно было встретить лишь редких бабушек, продававших неведомо кому прошлогодние яблоки.

***

Марго сидела в своей комнате и предавалась ныне единственному своему занятию: пила чай. Как и две недели назад, сидя на лавке в центре города, любуясь паром от дыхания. Как и два дня назад в городской кофейне, где непонятный господин долго шуршал газетой, а затем пролил на себя кофе и уронил цилиндр.
Марго сидела в своей комнате и пила чай. Комнату освещало синее сияние телевизора, в котором нарисованные женщины с расширенными зрачками истерично и навязчиво рекламировали магазин верхней одежды. После череды рекламных извращений, на экране расплылось лицо ведущей новостей: чернокожей женщины с бесцветным взглядом, выражавшим если не всемирную тоску, то безнадежное недовольство этим миром – точно.
Несмотря на видимое отсутствие аппетита у ударницы телевизионного труда, микрофон она держала так близко ко рту, будто собиралась его съесть:
 - Здравствуйте! Мы находимся у высотного здания на Смородинной улице, где располагается магазин верхней одежды «Твоя кожа» - с лучезарной улыбкой произнесла ведущая, а затем, резко нахмурившись, продолжила – Сегодня, в два часа пополудни неизвестный мужчина 42-х лет покончил с собой, прыгнув с шестого этажа этого здания. Прыжок окончился для него летальным исходом.
- Еще бы не летальным! Ха-ха! А ты попробуй полетать с шестого этажа, и посмотрим, как ты без летального обойдешься! - со смехом прокомментировал ситуацию врач, стоявший где-то позади ведущей, потом хлопнул себя по колену и засмеялся еще громче.
Ведущая, видимо, привыкшая к фамильярности главврача города, не обратив внимания на его слова, продолжила репортаж:
- Теперь мы обратимся к специалисту, главному врачу городской больницы №1, Алексею Петровичу Мертвенькову. Что Вы можете сказать нам об этом инциденте? Если верить статистике, процент самоубийств в нашем городе к осени повышается, это так?
Мертвеньков, лицо которого за долгие годы врачебной практики приобрело приятный оттенок больничных стен, лениво протянул в ответ:
- Гм. Да. Определенно, повышается. - Произнес он, а после, внезапно повеселев, добавил, - Ха-ха! Это пятый случай за неделю! Это к пятнице-то! Затем последовал долгий кадр, в котором врач истерически смеялся, а потом опять, с деланной серьезностью сказал, - Так что да, по-вы-ша-ет-ся.
На экране вновь расплылось лицо телеведущей, усердно сдерживающей зевок:
- Теперь нам предстоит выслушать очевидцев события.
Очевидцем оказался весьма эксцентричный мужчина с сияющей серебром бородой. Он говорил быстро, заикаясь и повторяя слова, а суть его впечатлений от события сводилась к тому, что будь он на месте мужчины, он бы прыгал иначе, чтобы лететь под другим углом. Потом с улыбкой рассказывал о чудной погоде, ласковом щебетании птиц, а когда неожиданно начал проклинать куртку из магазина «Твоя кожа», выпуск новостей прервали очередным блоком рекламы магазина «Твоя кожа».
Впрочем, весь этот сумбурный поток сомнительной информации вовсе не затронул Марго, кроме, наверное, одного. « “…прыгнув с шестого этажа…”. Не с моего ли?», как-то странно подумала девушка и потянулась к заварочному чайнику. Она привычным жестом наклонила чайник, но больше трех капель чая, опасно повисших на краю носика, в нем не оказалось.
Паника мурашками пробежала по позвоночнику девушки: Марго стала искать чай.
Пожалуй, это легкое смятение, вызванное отсутствием жизненно необходимого напитка, для Марго было настоящим отчаяньем. Трехлитровая банка – прежде хранительница тонизирующего зелья – ныне приветствовала девушку одинокой чаинкой.
Чайные пакетики, аккуратно расставленные по квартире, были использованы уже по несколько раз и всего лишь украшали интерьер.
Когда нервная дрожь начала тарабанить по больному телу Марго, ее нервные поиски чая прервал скрежет, доносившийся из-за окна.
Марго отодвинула штору, приоткрыла форточку, и на подоконник, представившись звонким «Мяу», прыгнул рыжий кот. Не тратя время на то, чтобы сориентироваться на новом месте, животное безошибочно нашло путь на кухню, где скрылось под комодом.
Впрочем, девушка не обратила внимания на незваного гостя, поскольку все мысли, которые не сковывала боль, были обращены на поиски напитка.
За шторой Марго обнаружила еще один чайный пакетик, расклеванный меланхоличной синицей, неподвижно сидевшей на карнизе. «Уже ноябрь наступил, а ты все живешь…»,лениво, но со злостью обратилась к птице девушка и посмотрела в окно. К ее удивлению, посреди серого пласта асфальта возвышался алый шатер. Вокруг шатра бегали разноцветные человечки, карлик, который с шестого этажа казался еще меньше, чем он на самом деле, тащил на поводке упирающегося оранжевого льва. Маленькая красная машинка ездила вокруг нескольких соседних домов, а из ее огромного желтого мегафона доносилось: «Только сегодня! Не пропустите! Одно представление цирка «les pleurs»! Только у нас – нет бородатых женщин!». Марго взяла расклеванный пакетик, вновь зашторила окно. Остатки чая, залитые кипятком, помогли пережить ей день.

***

Когда окна городских домов обесцветились, и тусклый свет фонарей стал освещать фрагменты асфальта, рыжий кот покинул квартиру, а заварочный чайник Марго был опустошен.
Около минуты Марго смотрела на чайник, надеясь, что по волшебному мановению там вновь окажется напиток, этого почему-то не произошло, и она решилась пойти в магазин. Темный человек, неопределенной национальности, торговавший внизу «Семи чудесами света», как было сказано на вывеске его магазина, почти что даром наполнял ее банку крупнолистовым.
В обнимку с сияющей металлической банкой, Марго медленно спускалась по разваливающимся ступенькам дома. При каждом шаге боль усиливалась, будто тысячи кинжалов разом вонзались в нее. «Я русалочка», думала тогда Марго и улыбалась.
Улица встретила девушку порывами ветра и враз пронзающим холодом. Аккуратно перешагивая трупики птиц, девушка шла к магазину, когда вдруг кто-то стал тянуть ее за пальто.
- Только у нас! Только сегодня! – кто-то шептал в темноте.
Марго остановилась и стала всматриваться в окружающую черноту, но не могла разглядеть даже силуэта говорящего.
Кто-то дернул ее пальто, девушка опустила взгляд: перед ней стоял карлик, в цветастой шутовской шапке.
- Только сегодня! – он продолжил рекламировать представление своего цирка.
- Да оставь ты ее! Ей еще рано… - приказным тоном обратилась к карлику внезапно возникшая, хриплоголосая акробатка.
- Ты молчи! А ну, пшла! Пшла! – зло крикнул ей карлик в ответ.
Акробатка отчего-то испугалась, и торопливо пошла в сторону цирка.
Поначалу Марго показалось, что акробатка в синем костюме, но когда та проходила мимо фонаря, выяснилось, что она обнажена. Девушка невольно долгим взглядом провожала обитательницу цирка: синяя кожа акробатки блестками переливалась в лучах фонаря и плотно обтягивала ее выпирающие кости.
- Только у нас… - вновь прошипел карлик и потащил за край пальто Марго в цирк.

***
Мужчина, обладатель огромного живота, в зеленом цилиндре и с красной бабочкой, постоянно поправляющий серебряную бороду, продавал билеты у входа в цирк.
Когда Марго зашла в зрительный зал, ее ослепили алые софиты: алый свет был повсюду. Даже закрывая глаза, Марго вместо черного цвета век видела темно-бардовый.
С одной стороны девушки сидела ссохшаяся соседка, тратившая все сбережения на лучшую колбасу для сотни районных кошек, с другой – семилетняя девочка, с усердием сосавшая леденец.
Все места были заняты, билетер покинул свой пост и сел на единственную свободную табуретку. Мучающее алое освещение сменилось более мягким, светло-красным. На арене появился конферансье, одетый в черный сюртук и постоянно пальцами подкручивающий свои по-сказочному длинные усы.
- Только сегодня! Только у нас вы увидите этого талантливого артиста!.. – басом оповестил публику он. – Густав…Однажды беспощадная красотка просто разбила бедолаге сердце…
Внезапно откуда-то сверху прилетел клоун, привязанный веревками где-то под куполом, он подлетал к зрителям так близко, чтобы они могли разглядеть блеск его слез. Затем одним резким движением он разорвал грудную клетку, будто расстегнул пуговицу пиджака, и там, между ребер сверкало фиолетовое сердце. С трудом выносящее собственное биение, оно на глазах зрителей с треском разбиваемого стекла стало покрываться черными швами.
Когда сердце осколками рассыпалось, Густав замертво упал на бардовое покрытие арены. Софиты на секунду погасли, а когда свет вновь стал терзать зрителей своей яркостью, на арене был только конферансье.
- Эту мадемуазель вы знаете все… Сколькие обложки журналов и афиши она украшала своими фотографиями! Пока не пропала бесследно…чтобы выступать в нашем цирке!
Сидящая на металлическом круге, из-под купола медленно спускалась она – «самая знаменитая блондинка». Постаревшая, но не обезображенная временем, она сияла. Жемчужное платье, в котором блондинка поздравляла президента, было рваным, горжетка посерела, а мех свалялся.
Но локоны, как прежде, переливались золотом. И ее улыбка до сих пор могла растрогать любого. Одним, якобы небрежным жестом, она поправила волосы. В этот момент свет в зале погас, остался лишь один фонарик, четко за блондинкой. Когда она убрала волосы за ухо, зрители увидели зияющее сквозное пулевое отверстие.
Конферансье со смехом комментировал:
- Настоящая женщина даже потом …умеет оставаться красивой… С недавнего времени, – продолжил конферансье, - Они выступают вместе, встречайте: малютка Ло!
На арену вышла маленькая девочка, ее длинная ночная рубашка влачилась по полу. В одной руке она держала револьвер. На пухлом личике девочки были нарисованы шикарные, будто завитые усы.
Конферансье погрозил девочке пальцем и произнес:
- Эта маленькая девочка однажды решила поиграть в игру для сильных мужчин…
После этих слов девочка повернулась к софитам так, чтобы зрители могли хорошенько рассмотреть и ее сквозную дыру в голове.
- Огнестрельное оружие, видимо, не лучшая игрушка для ребенка… - улыбнулся конферансье.
Когда зал в очередной раз озарился темнотой перед следующим выступлением, Марго почувствовала, как ее банка своей пустотой холодит пальцы. Не дожидаясь следующего артиста, девушка поспешила к выходу, чтобы успеть в «Семь чудес света» до закрытия.

***

Каждый четверг Марго пила чай на одной из центральных площадей города. Так ей казалось, что она придает нынешней жизни какую-то упорядоченность.
Людей на улицах уже совсем не было, редко одинокие кошки пробегали по площади, останавливаясь, чтобы позабавить себя игрой в замерзших птиц. Девушку забавлял пар, исходящий от стакана с чаем. Вокруг лавки суетился дворник, подметавший опавшие листья и птиц, потому не давал Марго окончательно погрузиться в созерцания пара.
- Эй, ну ты чего-о-о-о-о, чего-о-о-о-о-о-о грустишь? – противно протянул кто-то, обращаясь к девушке.
- Простите? – не отрывая взгляда от чая, откликнулась Марго.
- Меня Вадик зовут. Или это, Вадим Геннадьевич. Как тебе больше нравится?
«Никак», подумала Марго, но все же ответила:
- Меня…Марго.
- Красивое имя, знаешь, – продолжил навязчивый разговор Вадик.
Марго все же посмотрела на незваного собеседника: невысокого роста, в кожаной куртке и с лохматой головой он выглядел как-то до боли жалко. «До боли, это, наверное, потому что мне больно все время», с улыбкой подумала Марго.
- Красоты, знаешь, у меня совсем нет в жизни…Раньше было много, в детстве, когда я маленький такой, совсем был… - и молодой человек руками нелепо стал показывать размер самого себя в детстве. – А теперь совсем нет. Серое все, ага. А ты, ты красивая очень. У тебя яркие волосы.
- Это хна, - как-то еще более нелепо ответила девушка.
- И улыбаешься ты красиво…ты – красота. Когда я был маленький, красоты много было. Мяч футбольный у меня в лужу упал, а в луже разводы бензина. Красиво-о-о-о-о, - вновь так же противно протянул Вадик.
Потом взял Марго за руку и, перебирая маленькие свои ножки, быстро куда-то повел.
Дворник подмел птиц в совок, подбросил их в воздух, и они впорхнули в его цилиндр. Бородач надел головной убор и продолжил мести улицу.
- Иде-е-е-ем, иде-е-е-е-ем, я тебе покажу кое-что, – говорил Вадик, когда они с Марго бежали по ноябрьскому асфальту.
Девушка заметила, что вокруг них бегает собака.
- А-а-а-а, это моя-а-а-а…Ричи зовут. Смотри, - сказал молодой человек, остановившись.
Он вытащил огромный кухонный нож, присел к собаке и резко вонзил в нее. Кровь потекла по серой шерстке собаки, безусловно, немного оживляя цветовую гамму улицы.
Впервые за долгое время Марго почему-то не смогла справиться со своими чувствами: она вырвала руку из руки Вадика и побежала. С безумной скоростью она проносилась мимо домов, смазывавшихся в длинные серые стены, пока не вбежала в глухой переулок.
Сквозь туман, сгустившийся именно в этом переулке, Марго различила очертания циркового фургона. Она медленно шла все дальше, перед ней выплывали цирковые артисты: синекожая акробатка в костлявых пальцах держала сигарету, и сигарета казалась толще ее пальцев. Она закашлялась и скрылась в тумане. Чуть дальше девочка с усами заплетала себе косички, а «самая знаменитая блондинка» усердно красила губы, глядя в осколок фиолетового сердца.
Конферансье, подклеивающий себе усы, обрадовался Марго и быстро к ней подбежал:
- Здравствуйте, - поцеловал девушке руку, - Мы давно Вас ждали, проходите.
***
Вадик добежал до переулка. Отдышавшись, стал звать девушку:
- Марго! Марго!
- Марго! Марго! – странным эхом повторялся его крик.
В переулке было пусто, только коты выглядывали из мусорных баков.
- Спичек не найдется, сударь? – спросил дворник, оказавшийся за спиной Вадика.

Сны Арамиса. Не Дюма

Арамис прищурился, напряженно выпрямился и занес тонкий палец над клавишами пишущей машинки. Затем почему-то обмяк, его руки повисли вдоль тела, и юноша стал сосредоточенно всматриваться в пуговицы своего пиджака. Он медленно перевел взгляд с пуговицы на настольные часы, успел заметить многочисленные катышки на своей одежде, а, потом, наконец осознал, что часы по-прежнему показывают восемь тридцать четыре и ни секундой больше.
Рабочий день Секретаря Первого Уровня, Арамиса Яхонтова, только начинался и у Секретаря Первого Уровня Арамиса Яхонтова это не вызывало восторга. Это не вызывало решительно никакого восторга, поскольку Арамис Яхонтов вот уже шесть лет и один день отчаянно ненавидел свою скучную, безрадостную, невыносимую работу, засосавшую его еще совсем юным мальчиком в свое серенькое болотце бюрократических вопросов, бланков, штемпелей, печатей, указов и распоряжений. Первые три года, несмотря на ежедневно сжирающую юношу ненависть, Арамису работалось интересно. Основной интерес представлял один и тот же, не дающий покоя вопрос: «Почему только у меня, Секретаря Первого Уровня, в кабинете стоит пишущая машинка?». Вопрос казался действительно занимательным, так как это удивительное учреждение, в котором медленно закисал Арамис, было сплошь утыкано мерцающими датчиками и металлическими трубочками, серебристыми проводами и девственно белыми кнопками, не говоря уже о галогеновых лампах, вспыхивающих ровно в тот момент, когда любой сотрудник проходит мимо. Среди технологического великолепия и величественной компьютеризации лишь у Арамиса Степановича Яхонтова за тяжелой железной дверью в кабинете стоял вечно пыльный «континенталь».
В остальном, работа Арамиса была проста, понятна и убийственно предсказуема. Часы показывали восемь сорок пять, а это значило, что через пару секунд в коридоре послышатся шаркающие шаги, потом за дверью раздастся голос курьера – пожилого и не в меру ироничного мужчины -, а под дверь кабинета проскользнут по одному 32 конверта, которые Арамис, конечно же, разложит на столе в соответствии с именами адресатов.
- Арамис Степа-а-а-анович, - изображая интонацию кокетливой девицы, произнес за дверью курьер, - Принимайте корреспонденцию. После этих слов курьера в кабинет Арамиса по очереди пролезли 32 конверта. Когда же утренний обряд передачи корреспонденции был окончен, курьер закашлялся и, удаляясь от двери, пробурчал, как бурчал каждый день на протяжении предыдущих шести лет, «Арамис, вот же ж дернул черт назвать ребенка…Арамис…кхм..».
Вопреки ожиданиям матери, крикливой и властолюбивой женщины, обожавшей романы Дюма, имя ее ребенка не производило на ее знакомых должного впечатления, как, впрочем, и на одноклассников Арамиса, и даже его учителей. Из-за этого мать Арамиса стала ощущать крайнюю неполноценность сына, которую потом стал ощущать и сам Арамис. И только ежедневное бурчание курьера на секунду уверяло Арамиса в том, что он, быть может, наверное, немножечко, самую малость, но уникален.
Обычно уже в девять пятнадцать Арамис безмолвной тенью слонялся по коридорам компании, разнося стопки конвертов по кабинетам начальства, но сегодня, в первый и единственный раз, юноша задержался. Машинально раскладывая конверты по разным стопкам, пальцы Арамиса внезапно нащупали очень шершавый конверт со множеством марок, из-за чего к этому скучному процессу Арамис впервые за долгие годы подключил и глаза. Вскоре к глазам подтянулось и обоняние, пораженное ароматом этого странного, удивительного, возмутительного и такого волшебного конверта – он пах розами, цветущими где-то на юге, где девушки носят легкие платья, едят мандарины, не разламывая их на дольки, и мажут себе за ушами ванилью. Но больше всего Арамиса потрясло имя адресата, точнее, его отсутствие, и лаконичная фраза «Pour mien aim;», написанная твердой рукой в графе «Кому».


***
В четырнадцать ноль-ноль отчаянно ссутулившийся и посеревший лицом еще много лет назад Арамис стоял в очереди в столовой. Арамис так крепко держал поднос, будто лишь этот прямоугольный кусок пластмассы позволял юноше держаться на ногах и осознавать свою связь с окружающей действительностью. Это нелепое письмо не выходило у него из головы. «Кому его доставить? Оно срочное или до востребования? И кто этот mien aim;?», все эти вопросы не давали Арамису покоя, пока повариха, пыхтя сигаретой, наливала ему в тарелку половник за половником странную серую жижу, к которой Секретарь Первого Уровня так и не смог привыкнуть за все предыдущие годы работы.
В этот день время тянулось медленнее обычного, а Арамис никак не мог сосредоточиться. Указы и распоряжения, к которым его учили относиться трепетно, сегодня вызывали у него злобу и пренебрежение, пальцы Арамиса настойчиво и упорно промахивались мимо нужных клавиш, а любой шорох за дверью вызывал раздражение.
Арамис знал причину возникновения хаоса в собственной голове: ему невыносимо сильно хотелось узнать, что же написано в этом загадочном письме. Более того, к концу рабочего дня юноше стало казаться, что все его существование зависит от содержимого конверта.
В унылые 18.00 Арамис неожиданно для себя собрался с силами, несколько раз воровато оглянулся, несмотря на то, что в кабинете был совершенно один, и, не прибегая к помощи ножа для резки бумаги, вскрыл конверт. На бумаге, надушенной сногсшибательной ванилью, аккуратным, очевидно, женским почерком было выведено: «Viens chez moi aujourd'hui». Арамис, разумеется, не знающий французского языка, сразу понял, что послание адресовано ему. Юноша резко выдохнул, будто махнул стопку горилки, быстро собрал вещи в чемоданчик, закрыл пишущую машинку и, забыв погасить свет, вылетел из кабинета.

***
Квартира Арамиса, больше похожая на коробку из-под промышленного холодильника, находилась через дорогу от здания его конторы. Каждый день юноша тратил около шести минут на путь от двери своего кабинета до двери своего жилища. За редким исключением Арамис задерживался, да и то из-за неисправности светофора.


В этот вечер Арамис особенно спешил домой. Не дожидаясь зеленого сигнала светофора, юноша перебежал дорогу, юркнул в подъезд, на одном дыхании вбежал на седьмой этаж и, с первого раза попав в замочную скважину ключом, отворил дверь. Войдя в квартиру, Арамис ощутил необъяснимое разочарование. Ничего не изменилось, все оставалось тоскливо обычным. Откуда-то из-под кровати доносился неприятный шелест – мыши, как всегда, жевали его измазанные томатным соусом книги. Из крана тонкой раздражающей струйкой текла вода, а люминесцентная надпись «Купи немедленно здесь!», расположенная сразу за окном, по-прежнему загоралась и угасала, гадко потрескивая.
Когда Арамис удостоверился, что его жизнь до сих пор скучна и утомительно неинтересна, он, не раздеваясь, плюхнулся на кровать, с минуту поразмышлял о витиеватом пересечении трещин на потолке, и наконец, уснул.
Крепкий сон был для Арамиса единственным спасением. За долгие шесть лет работы юноша разучился мечтать; бланки и справки, степлеры и дыроколы, скрепки и ластики, карандаши и печати, с которыми Арамис проводил большую часть времени, безмолвной армией восстали против творческого начала юноши. Теперь Арамис ассоциировал ложку с супом, суп – с кастрюлей, кастрюлю – с кастрюлей, кастрюлю – с супом, а суп, как можно было догадаться, конечно же, с ложкой. Фантазия Секретаря Первого Уровня, Арамиса Яхонтова, погибла в страшных мучениях на четвертый год упорного труда юноши, просто не справившись с натиском всепоглощающего канцелярита.
Убегать от серости и уныния в мир собственных грез Арамис не мог, и, пожалуй, это бы обязательно привело его к безумию, если бы не чудесное царство Морфея.
Арамис любил спать не потому, что видел ночами дивные сны, а потому, что он не видел ровным счетом ничего. Как только юноша закрывал глаза, он проваливался в мягкую и теплую черноту, а потом и вовсе переставал ощущать себя, постепенно исчезая из этого мира. Однажды Арамис понял, что ночами его просто не существует. А если не существует самого Секретаря Первого Уровня, значит, и нет вечно пыльного «континенталя», кашляющего курьера, курящей поварихи, сотни тысяч идиотских бумажек, неисправного светофора, ножа для резки бумаг и всего остального бессмысленно раздражающего, что до отказа заполняло его жизнь. Словом, план побега, по мнению самого Арамиса, был выбран просто идеально. Единственное, что по-настоящему портило с виду идеальный план – необходимость просыпаться. Каждое утро Арамис вцеплялся в лоскутки обволакивающей черноты, не желая открывать глаза и надеясь продлить свое несуществование. Но сон постепенно рассеивался, мерцание люминесцентной вывески все же пробиралось сквозь ресницы, и тогда Арамис, вновь побежденный утром, вставал с постели, с сожалением осознавая себя живым.
***

Итак, Арамис Степанович Яхонтов, предвкушая сладостный момент прощания с реальностью, проваливался в мир сна. Он сомкнул свои уставшие веки, ожидая тьмы и покоя, как внезапно кто-то громко расхохотался прямо у него над ухом. Арамис мгновенно открыл глаза и увидел перед собой столик, бутылку вина, но главное, что поразило его больше всего, прямо перед ним за этим самым столиком сидела и смеялась девушка.
- Ой, Арамис! Ты такой смешной, такой смешной... – смеясь, говорила девушка, - Гарсон, налей-ка нам еще по бокальчику!
Девушка по-прежнему содрогалась от смеха, из-за чего вино из ее бокала выплескивалось, но это нисколько ее не тревожило.
Боясь смотреть по сторонам, Арамис глядел прямо перед собой и, сам того не замечая, все больше и больше влюблялся в прекрасную хохотушку. Как и положено роковым красоткам, девушка была великолепна. Ее кожа пресловутого оливкового цвета, умопомрачительно карие глаза и, разумеется, вечно влажные губы мгновенно лишили Арамиса рассудка. Он тут же позабыл, что не знает, где находится, как сюда попал и что с ним происходит. А, впрочем, юношу это не волновало. Арамиса волновала только она, Жанин.
Несмотря на то, что девушка не представлялась, Арамис знал ее имя, и вообще, многое о ней знал. Например, то, что на ее бедре есть родимое пятно, что ее любимый цвет – алый, что она ненавидит каперсы, но обожает розмарин, что ее кошелек набит фундуком, а деньги она носит в чулке.
Наверняка они вели оживленную беседу, во время которой, впрочем, Арамис не слушал девушку. Не потому, что ему было неинтересно, а потому, что он бессмысленно ею любовался, не желая отвлекаться от столь приятного процесса.
Внезапно из уличного кафе Арамис и Жанин перенеслись в маленькую квартирку, окна которой выходили на центральную улицу. За окном слышались пение уличных артистов, крики ревнивцев и гудки таксомоторов.
Обнаженная Жанин ходила из стороны в сторону с очередным бокалом вина в руке и напевала странную испанскую песенку. Арамис, разумеется, не мог поверить своим глазам. Убедиться, что перед ним действительно самая шикарная женщина на свете ходит абсолютно голой и поет только для него, было просто невозможно. Жанин посмотрела на ошалелого Арамиса, хихикнула и вытащила с полки пыльную шляпу. Затем достала письменное перо и резко воткнула его в головной убор.
- Это тебе. – сказала Жанин и плюхнулась к Арамису на кровать.
- Мне? - недоуменно спросил юноша.
- Ну да, ты же Арамис. – девушка улыбнулась и поцеловала Секретаря Первого Уровня.
Арамис почувствовал то, что почувствовал бы любой мужчина на его месте, крепко обнял девушку, предвкушая самые банальные, но прекрасные игры страсти, как внезапно Жанин начала таять. Арамис все крепче прижимал красотку к груди, надеясь удержать ее, но она исчезала прямо из-под его пальцев.
- Арамис! Стой! Арамис! – Жанин взволнованно кричала юноше, который, как оказалось, так же таял в ее объятиях.
Через секунду Арамис оказался в своей постели в своей унылой квартире. Мыши все так же шуршали под кроватью, а люминесцентная вывеска по-прежнему отвратительно трещала.
***
Каждое утро в 7:43 утра Секретарь Первого Уровня, Арамис Степанович Яхонтов размешивал омерзительный растворимый кофе в нелюбимой треснувшей чашке, затем делал несколько глотков, непроизвольно кривил губы и с безнадегой поглядывал на циферблат часов, опасаясь и в то же время страстно желая опоздать в контору.
Арамис не хотел верить в это утро. Юноша неуверенно ощупывал треснувшую чашку, крепко сжимал в руке чайную ложку, но реальность оставалась такой же крепкой и упругой, не позволяя надеяться на то, что вчерашний сон сном не являлся.
В смятении и растерянности Арамис отправился на работу.
***
- Арамис Степа-а-а-анович, принимайте корреспонденцию, - кокетливо произнес курьер, и просунул под дверь Арамиса 32 конверта.
Секретарь Первого Уровня не заметил конвертов и насмешливых интонаций старого курьера. В отчаянных попытках найти объяснение вчерашнему происшествию в царстве Морфея, Арамис перечитывал вчерашнее таинственное письмо. «Viens chez moi aujourd'hui» - как и вчера, это было и началом, и концом. Собирая по крупицам остатки разума, юноша догадался поискать обратный адрес, но, разумеется, эти попытки не увенчались успехом, и тогда Арамис, обессиленный поисками ответа, обмяк, и пустой его взгляд устремился к стрелкам часов.
Время не шло быстрее, Арамис не приступал к работе, конверты лежали под дверью, часы раздражающе тикали, сотрясая такую привычную тишину. Напряженное ожидание начало пульсировать в висках юноши. Часы продолжали тикать, посмеиваясь над Арамисом. «Ха-ха. Ха-ха. Ха-ха», слышал юноша каждую секунду. И внезапно для самого себя Арамис совершил необыкновенное. Быстро и ловко Арамис столкнул со стола сначала часы, затем старый «континенталь». Впервые за вечность в кабинете Секретаря Первого Уровня раздался чудовищный, ни с чем не сравнимый грохот, который привел в бурный восторг самого Секретаря Первого Уровня. Пишущая машинка удачно рухнула прямо на циферблат, и часы-насмешники наконец замолчали.
Воодушевленный совершенным поступком, собственной небывалой дерзостью, довольный Арамис стал прислушиваться. Он ждал, когда к его кабинету сбегутся начальники, станут упрекать его за содеянное злодеяние, но все было тихо.
Тогда Арамис полностью осознал, что его здесь не существует. Он резко распахнул дверь кабинета, вышел в коридор и, оглядевшись по сторонам, побежал домой.
***
Арамис вбежал в свою убогую квартиру и бросился к комоду, доставшемуся от прабабушки. Помимо комода, от прабабушки юноше достался и пузырек снотворного, к волшебству которого Арамис прибегал в те дни, когда в нем просыпалась необъяснимая и пустая бодрость, не дававшая покинуть реальный мир. Юноша достал пузырек, высыпал на ладонь пару десятков таблеток и быстро принял их, запив утренним холодным кофе.
Шатаясь и спотыкаясь о немногочисленные углы квартиры, он добрел до кровати и с счастливой улыбкой на устах упал в мир снов.
***
Арамис очутился на знакомой парижской улице, вбежал в то самое кафе, где впервые почувствовал себя живым, но Жанин там не оказалось.
 - Жанин! Я здесь, я вернулся, любимая! Я останусь здесь с тобой навсегда! – кричал Арамис, а сдержанные официанты проходили мимо, качали головой и шептали что-то сочувственное.
Паника стала овладевать Арамисом, по чуть-чуть откусывая прежнее спокойствие влюбленного. Арамис выбежал из кафе и помчался по улице, сталкиваясь с прохожими, не успевая извиняться. Навстречу ему шли богатые дамы, уличные артисты протягивали шляпы и просили мелочи, клоуны выскакивали прямо перед ним и смеялись в лицо. Везде гудели клаксоны, шумела бездарная музыка, а артисты, не получив и сантима, посылали Арамиса к чертям.
- Жанин! Жанин! – кричал Арамис, с каждой секундой чувствуя, что потерял ее навсегда.
- Что ты раскричался, дружок? Я знаю, где Жанин, - неожиданно перед Арамисом возник толстенький мужчина, лысина которого была покрыта каплями пота.
Арамис с надеждой посмотрел на лысого господина, упал перед ним на колени и замер, ожидая, когда этот странный человек укажет ему путь к возлюбленной.
- У нас здесь найдется любая Жанин! Выбирай! – лысый господин развел руками и со всех сторон к Арамису побежали местные шлюхи. Женщины шуршали юбками, выставляли ноги, оголяли грудь, цокали языком, смеялись, выдували сигаретный дым юноше в лицо. Жирными от помады губами целовали его в щеки, обнимали и уговаривали остаться с ними всего за пару франков.
- Это моя самая любимая, - сказал лысый господин, указывая на пышнотелую блондинку с родинкой на носу. – Ее зовут Лукреция, но за дополнительную плату она может побыть и Жанин. Правда, пышечка моя? – держатель борделя ущипнул Лукрецию за свисающие бока, на что женщина ответила басовитым хохотом.
Отчаяние и безнадежность пронзили Арамиса. Он встал с колен и, оттолкнув шлюх, побежал по людному переулку, отпихивая прохожих и вглядываясь в лица проходящих барышень.
- Будь ты проклят, щенок! – кричали ему вслед разочарованные блудницы.
***
На следующий день Арамис не явился в контору. Курьера отправили к нему домой, и он, по-прежнему растягивая отчество «Степанович», просунул под дверь 32 конверта.
В квартире не горел свет, и только мерцание люминесцентной вывески нервировало мышей, занявших пустую кровать.